Стальная заслонка на двери отодвинулась в сторону, и в окошечке появилось недоуменное, слегка глуповатое лицо.
– Можешь идти домой, Бен. Ступай к своей благоверной, но от телефона далеко не отходи. На случай, если ты мне понадобишься, будь на месте. Оставь книги там, где они лежат, и вставь ключи в машину. Я сейчас буду говорить с Лондоном, без посторонней помощи.
Лицо исчезло, и они подождали, пока юноша откроет дверь изнутри: один ключ, другой, пружинный замок.
– Этот джентльмен прибыл прямо с Востока, Бен, – объяснил Макелвор, когда дверь наконец открылась. – Это один из моих самых лучших связных.
– Здравствуйте, сэр, – сказал Бен. Он оказался высоким интеллигентного вида юношей в очках и с немигающим взглядом.
– Ну, давай, убирайся поживее, Бен. Я не собираюсь ничего удерживать у тебя из зарплаты. Впереди выходные, и отрабатывать потом ничего не нужно будет. Давай-давай, шагай.
– Бен остается здесь, – сказал Tapp.
В кембриджском здании Цирка освещение было тускло-желтым, и оттуда, где стоял Мэндел, а именно с третьего этажа магазина одежды, казалось, Что влажный асфальт блестит, как дешевая позолота. Близилась полночь, и уже часа три он находился между тюлевой занавеской и длинной одежной вешалкой. Он стоял так, как стоят «легавые» всего мира: слегка расставив прямые ноги в стороны и чуть отклонившись назад. Он низко надвинул шляпу и поднял воротник, чтобы белизна его лица как можно меньше была заметна с улицы, но он вот уже три часа наблюдал за главным входом внизу, и его глаза блестели, как глаза кошки в угольной шахте. Мэндел прождал бы так еще три или шесть часов: он снова был в деле, и запах снова щекотал ему ноздри. Кроме того, Мэндел был по натуре совой; темнота этой примерочной как нельзя лучше поддерживала его в бодром состоянии. Свет, попадавший в комнату с улицы, ложился на потолок бледными пятнами. Все остальное – столы для раскроя, рулоны ткани, отделочные машины, паровой утюг, фотографии принцев крови с автографами, – все эти вещи, конечно, остались на своих местах, потому что он видел их во время своей рекогносцировки сегодня днем, но свет туда не попадал, и даже сейчас он едва различал все это во мраке.
Большинство подъездных путей находилось в поле его зрения: восемь или девять неравнозначных дорог и аллей, которые, неизвестно из каких соображений, выбрали кембриджский Цирк местом своей встречи. Между ними – призрачная мишура зданий, дешево отделанных осколками империи: римский банк, театр, похожий на громадную оскверненную мечеть. За ними – тянущиеся ввысь кварталы, выстроившиеся в шеренги, словно армия роботов. А над всем этим розоватое небо, медленно заволакивающееся туманом.
Почему так тихо? – недоумевал он. Театр опустел уже давно, но почему вся эта индустрия развлечений в Сохо, которая находится всего в двух шагах отсюда, не наполняет все кругом шумом разъезжающихся такси и прогуливающихся компаний? И ни одного грузовика с фруктами, которые обычно с грохотом носятся по Шефтсберн-авеню по пути на Ковент-гарденский рынок.
Мэндел еще раз поднес к глазам бинокль и осмотрел здание, что стояло прямо через дорогу напротив. По сравнению с соседними оно, казалось, спит совсем уж беспробудным сном. Двойные двери портика были закрыты, из цокольного этажа не пробивалось ни лучика. Только на четвертом этаже из второго окна слева струился бледный свет; Мэндел знал, что там находится комната дежурного офицера – об этом его предупредил Смайли. Он на секунду вскинул бинокль вверх, направляя его на крышу, где целая плантация антенн образовывала на фоне неба причудливые узоры; затем на один этаж вниз, где чернели четыре окна узла связи.
«Ночью все пользуются парадной дверью, – говорил ему Гиллем. – Это было сделано, чтобы сэкономить на вахтерах».
За эти три часа только три события вознаградили Мэндела за его бдение: по одному в час.
В половине десятого синий «форд-транзит» доставил двоих мужчин, которые несли что-то похожее на ящик с боеприпасами. Они сами открыли дверь и, как только вошли, тут же заперли ее за собой, а Мэндел тем временем бормотал в телефонную трубку, комментируя происходящее. В десять часов прибыл «челнок»:
Гиллем и об этом его предупреждал. «Челнок» объезжал по очереди все периферийные подразделения Цирка и собирал там самые свежие документы, чтобы затем сдать их на выходные на хранение. Очередность, по словам Гиллема, была следующей: Брикстон, Эктон, Саррат и, наконец, Адмиралтейство; часам к десяти машина обычно прибывала в Цирк. В этот вечер они приехали минута в минуту; двое мужчин вышли изнутри, чтобы помочь разгрузить «челнока»; Мэндел передал и об этом, за что Смайли отблагодарил его терпеливым «спасибо».
Интересно, Джордж сейчас сидит в кресле? И в такой же темноте, как и он, Мэндел? Ему почему-то казалось, что да. Из всех чудаковатых типов, которых ему довелось встречать, Смайли, пожалуй, был самым колоритным чудиком. Посмотреть на него, кажется, он и дорогу-то сам перейти не в состоянии; но с таким же успехом можно предложить свое покровительство ежу.
Чудик, размышлял Мэндел. Всю жизнь гонялся за преступниками и до чего в результате дошел? Взламывает замок, проникает ночью в магазин, стоит здесь в темноте и шпионит за чудиками. Он никогда раньше не снисходил до общения с ними, пока не познакомился со Смайли. Считал, что все они – сборище любителей и вчерашних студентов, сующих нос везде, где их не просят; считал, что они действуют противозаконно; считал, что самое большее, до чего может снизойти его отдел, так это в интересах своего и общественного блага сказать: Да, сэр, нет, сэр" – и дальше этого в общении не заходить. Если подумать, то он и до сих пор так считал, правда, Смайли и Гиллем в его глазах представляли заметное исключение из общего правила.